«Лав – из» (сборник) - Таня Малярчук

– В заборе есть дырка. Больные лазят через дырку в заборе.

– Никто не сбегает?

– Никто. Все возвращаются назад.

Григорьевна подсаживается ближе к Белле.

– Белла, что случилось? Ты же вроде была нормальной?

– Нормальной?

Наверное, нельзя так сразу, думает Григорьевна. Нельзя на нее давить. Сама расскажет.

– Мне так неловко… так неловко из-за всего этого, – глухо бормочет Белла. – Я веду себя как настоящая идиотка. Хорошо, что я сюда попала.

– Ну не наговаривай на себя. Никакая ты не идиотка.

– Но я с ума схожу от этой тишины.

Григорьевне нечего ответить.

– Тишина и вокруг, и внутри, – продолжает Белла. – А я хочу закричать, завизжать во весь голос. Чтобы люди не знали, куда меня деть и как закрыть мне рот.

– Успокойся, Белла.

– Ненавижу покой. Ненавижу все, что находится в покое. Ненавижу себя.

Только теперь Григорьевна замечает, что Беллино лицо приобрело какой-то болезненный, синюшный оттенок.

– Ты себя недооцениваешь, – говорит Григорьевна.

– А нечего оценивать. Меня, если подумать, на самом деле и нет. Только сгусток дрожащего, перетекающего вещества, без цвета, запаха и вкуса.

– Расскажи мне, что случилось, Белла. Это как-то связано с мужчиной, который тебе снится?

– Наверное, я смотрела на него не так как нужно. Это его рассердило. И правда, почему он должен меня терпеть? Он спросил, чего я от него хочу. И я сказала, – Белла запинается, – что всего. Что хочу от него всего.

– Ох, Белла, зачем ты это сделала?!

– Потому что я больше так не могла – быть с ним и без него. Я сказала, что хочу всего, а он лишь криво усмехнулся, не глядя на меня, и пошел прочь. Ничего не ответил. Даже не посмотрел на меня на прощание.

– Тебе нужно его забыть, – категорически заявляет Григорьевна. – Забудь о нем, Белла! Господи, да что же он за мужчина?! Настоящие мужчины так себя с женщинами не ведут!

Тело на соседней койке зашевелилось, и Григорьевна переходит на шепот:

– Имей гордость, Белла, забудь о нем. Знаешь, сколько еще их у тебя будет? О-го-го сколько!

Чтоб не быть голословной, разводит руками как можно шире.

– Брешешь ты все, – доносится с соседней кровати.

Белла ложится на койку так же, как остальные пациенты. Кажется, что даже не дышит, просто смотрит в потолок.

Григорьевна неловко топчется рядом. Наконец решается спросить о том, о чем ее подмывало спросить с самого начала:

– Белла, а почему ты ходила по улице голой?

Та не отвечает.

– Белла, ты меня слышишь? Скажи мне. Я твой друг. Я должна знать.

– Оказалось, что у меня нет купальника, – спокойно отвечает Белла и закрывает глаза.

Две немолодые женщины тянут Беллу с собой через дыру в заборе.

– Не бойся, – говорят они, – пошли с нами. Мы только туда и назад. Они нам ничего не сделают. Имеем право.

Белла колеблется. Если честно, ей нравится и тут. За забором Белла чувствует себя в безопасности.

– Я не знаю, хочу ли выходить, – говорит Белла.

– Как это не хочешь?! – почти кричат женщины. – Ты должна! Эта церковь когда-то была нашей.

– Нашей?

Женщины смотрят на Беллу как на сумасшедшую.

– Когда-то все это был монастырь. А потом пришли психи и возрадовались.

Белла ничего не понимает, но понимает, что должна идти. Пролезает в дыру в заборе. Женщины ободряюще похлопывают ее по плечу.

– А когда здесь был монастырь? – Белла замечает, что церковь и психушка, хоть и разделены забором, но сходны по архитектуре.

Женщины застигнуты вопросом врасплох.

– Десять лет назад, еще при Брежневе, – уверенно говорит одна.

– Верка, что ты мелешь? – возражает другая. – При русском царе еще!

– Ну, по истории у нас – это ты. Идем.

Все трое направляются в сторону церкви. Церковь большая, белая, с зелеными куполами.

– Церковь что надо, настоящая, – говорит Верка Белле. – Сейчас увидишь. Даже второй этаж есть. Я, правда, на втором этаже еще не была – не успеваю добежать…

– А священник в церкви есть?

– Какой священник?! Церковь недействующая. Там только музейные работники, падлы, жить нам не дают. Гоняют туда-сюда, будто мы свиньи, а не люди. Если будут что-нибудь тебе говорить – посылай подальше. Не имеют права. Все это наше было!!!

Белла дрожит то ли от страха, то ли от нервного возбуждения. Женщины проворно открывают перед ней массивные деревянные двери с коваными кольцами вместо ручек.

– Ну, вперед, – говорят. – Не бойся. Заходи, как королева!

Внутри церкви полумрак. Возле алтаря горят свечки.

– Вход две гривны, – слышит справа от себя.

Кассирша музея «Кирилловская церковь» вопросительно смотрит на Беллу.

– Вход в музей две гривны.

Белла игнорирует кассиршу и проходит дальше. На стенах – стершиеся от времени фрески. Тела, ноги, головы, нимбы.

– Женщина, вы что, меня не слышите?

– Я не должна платить, – говорит Белла, – все это когда-то было моим.

– Напасть какая-то, психи эти, – недовольно бормочет себе под нос кассирша и отступает.

Белла бродит между стенами. На одной – фигура ангела в голубом плаще с наполовину закрученным свитком в руках. Под ним надпись: «Ангел, что свивает небо».

Белла прислоняется к ангелу, и ей кажется, что она сейчас врастет в стену, станет ее частью, одной из фресок. Ангел внимательно следит за Беллой.

– Я такая грешница, – шепчет Белла и целует ему ноги.

Кассирша музея, она же, очевидно, и его охрана, бросается к Белле с криком.

– Ну я же специально для вас написала черным по белому! Ну вы хоть читать-то умеете?! Ну как мне с вами бороться?! Сидите себе в своих палатах – зачем вы сюда ходите? Ненормальные!

Кассирша тянет Беллу к выходу. Тыкает пальцем в небольшое объявление на двери:

«Уважаемые прихожане, посетители музея и пациенты психиатрической больницы!

Просим вас не целовать стены церкви.

Благодарим за понимание.

Администрация музея».

Рядом еще одно объявление:

«Уважаемые прихожане и посетители музея!

Просим вас не кормить больных».

– Григоривна, вы курите?

Артем Миколаевич с пластиковым стаканчиком растворимого кофе в руках возвращается после обеденного перерыва в поликлинику. Григорьевна стоит возле парадных дверей, как раз рядом с урной, и наспех докуривает десятую за сегодня сигарету.

– А что?

Григорьевна старается на него не смотреть.

– Нехорошо, когда врачи курят.

– Терапевтам можно.

Артем Миколаевич улыбается и встает рядом с Григорьевной.

– Хотите глотнуть моего кофе? К сигарете кофе – как раз хорошо.

– Спасибо, – Григорьевна берет у него пластиковый стаканчик.

Как будто поцеловались, думает надпивая.

– Как у вас дела? Что не заходите ко мне?..

– Времени нет. Так много всяких дел. Не хочу вам голову морочить, Артем Миколаевич.

– Григорьевна, вы мне никогда голову не морочили, потому что я ее теряю, когда вас вижу.

«И как мне это выдержать?» – думает Григорьевна.

– Может, зайдете ко мне в конце смены? Поговорим. У меня есть ваши любимые конфеты.

– Не знаю… Наверное, не смогу…

Артем Миколаевич берет Григорьевну за руку.

– Вы что-то похудели или мне кажется?

– Кажется. Куда мне еще худеть? Я и так как саранча.

– Если и саранча, то очень хорошенькая.

Артем Миколаевич еле заметно гладит Григорьевне ладонь. Ладонь печет огнем.

– Как ваша знакомая… Белла? – с загадочным видом спрашивает Артем Миколаевич.

– Хорошо.

– Ей больше никто не снится?

– Вы знаете, больше не снится.

– Как жаль, – Артем Миколаевич разочарован.

– А знаете что, Артем Миколаевич, – Григорьевна подходит к нему вплотную, – а знаете что? Поцелуйте меня прямо сейчас. Здесь и сейчас. Поцелуйте меня.

Артем Миколаевич испуганно вытаращивается на Григорьевну.

– Зачем здесь, – бормочет, – приходите ко мне в кабинет… В конце смены… Там спокойно, без свидетелей…

– Здесь и сейчас, Артем Миколаевич, – Григорьевна закрывает глаза и подставляет ему губы.

«Все или ничего».

– Григорьевна, что вы делаете? На нас люди смотрят.

– Пусть смотрят.

– Так нельзя. Нужно знать приличия.

Григорьевна отходит в сторону и закуривает одиннадцатую за сегодня сигарету.

– Как Алина? – спрашивает спокойно. – Передавайте ей привет.

– Обязательно передам, – говорит Артем Миколаевич и, ошарашенный, заходит в помещение поликлиники. – До свиданья.

Нужно хоть раз в жизни от чего-то отказаться, думает Григорьевна, впуская в легкие облако дыма.

«Да-да. То, от чего мы отказываемся, делает нас сильнее».

Григорьевна быстро идет по Крещатику. Солнце слепит глаза. Григорьевна щурится и ничего, кроме солнца, не видит. Что-то подгоняет ее. Что-то внутри нее шепчет, что нужно спешить, что в конце пути ее, Григорьевну, ждут. И она почти бежит.

Вокруг, вдоль всего широченного Крещатика, лежат мертвые окровавленные тела. Григорьевна аккуратно через них переступает. Не обращает на них никакого внимания.